Елена Ляпота - Все, что смог [СИ]
Что ему петарды — так, хлопушка, даже не детская, — ясельная. Рядом с ним взрывались настоящие гранаты, разрывающие на куски человеческие тела.
Но вот задатки жестокости — даже у подростков, свойственные этому возрасту, — вызвали настоящую злость, явственно проступившую в каждой уцелевшей черте лица калеки.
Мальчонка извивался и канючил противным ломающимся голосом:
— Дяденька, отпусти… Отпусти, блин, бомжара вонючий!
— Разве от меня воняет, малек? — нарочито спокойно спросил Чеченец.
— Слышь, ты, урод, пусти говорю! — запищал «пленный».
Чеченец отпустил. Не потому, что испугался или пожалел. Просто ему стало горько, обидно до глубины души, за таких вот, здоровых и наглых моральных уродов.
Подростки вмиг убежали. Еще довольно долго Чеченец слышал вдалеке их матерные угрозы и пожелания. Он с ужасом прикинул, что услышит от таких же недорослей лет через двадцать. Определенно, мир катится к черту и прогнивает на радость рогатому.
Спустя час появилась Наташка. Выглядела она уставшей, на скуле синяк. Чеченец подошел к ней и увлек в сторонку.
— Привет, — улыбнулась девушка, — Рада, что с тобой все в порядке. А то вокруг такие сплетни ходят.
— Языками чесать — дело нехитрое, — философски заметил Чеченец и дотронулся пальцем до синяка на скуле, — Кто это тебя?
— А, не важно… Клиент сволочной попался. Бывает.
— Бросала б ты это дело, Наташа. Тебе жить надо. А это — не жизнь.
— Ты опять о своем, — вздохнула девушка и выудила из сумочки сигарету, — Некуда мне идти. Некуда.
Чеченец поставил чехол с гитарой на тротуар и достал из кармана бумажный конверт.
— Вот, возьми, — сказал он, протягивая конверт Наташе, — Здесь, правда, не слишком много. Пара тысяч. Но при разумном подходе должно хватить на то, чтобы протянуть какое-то время, пока не устроишься на нормальную работу. Паспорт сделаешь.
— У меня есть паспорт, — возразила Наташа и заглянула в конверт.
Глаза ее округлились, а сердце взволнованно застучало. Это были доллары! Не рубли, доллары! Две тысячи! Наташа никогда не держала в руках столько денег сразу, хотя для некоторых такая сумма могла показаться смешной. Но восторг ее вскоре сменился сожалением.
— Я не могу взять это, извини.
— Почему? — удивился Чеченец.
— Тебе самому нужны. Например, зубы вставить.
— Обойдется как-нибудь. Насобираю. А ты пропадешь здесь. Матвей достанет. Бери деньги и уезжай.
— Но почему ты мне помогаешь? Я нравлюсь тебе? — неожиданно спросила девушка, пряча деньги в сумочку.
— Нравишься, — согласился Чеченец, — Не могу смотреть, как ты пропадаешь. Пообещай, что больше я тебя здесь не увижу.
— Я не могу обещать, что все у меня в жизни наладится, — с горечью сказала Наташа, — Но постараться обещаю.
Она взяла Чеченца за правую руку, которая без шрамов, и легонько пожала. Чеченец улыбнулся в ответ, затем наклонился и поднял чехол, закинул его за плечи и ушел, не прощаясь.
Прощаться он не умел. Оглядываться тоже. Чеченец просто шел улицами, волоча больную ногу на протезе, и старался ни о чем не думать. Только что он подарил крупицу надежды на будущее. Но только он понимал, насколько она призрачна, эта надежда.
Вот уже показались стены родного дома. Чеченец взглянул на окна, выходившие на проезжую часть. На кухне горел свет, значит, Настя была дома и, скорее всего, пила чай. Он почувствовал, что устал и проголодался, и ускорил шаг. Улица перед домом обычно была тихая и немноголюдная, поток автомобилей невелик. На противоположной стороне парочка бабулек в спортивных костюмах выгуливали пекинеса. Еще пара мужиков о чем-то горячо спорили перед ночным киоском с броской вывеской «Пиво на разлив».
Чеченец ступил на проезжую часть и осторожно посмотрел по сторонам. Затем благополучно перешел на противоположную сторону улицы. Внезапно совсем близко послышался рев автомобиля, набиравшего скорость. Чеченец на этот момент уже ковылял по тротуару, не обращая внимания на бабулек, которые уставились на него, что на диковинку. Будто в первый раз видели.
Видно было у него какое-то шестое чувство — то самое, которое заставило отпрыгнуть прочь от гранаты, что могла разорваться прямо под ним, что заставило выпрыгнуть из окна военного грузовика прежде, чем он взлетел на воздух, охваченный пламенем…
Это самое шестое чувство подтолкнуло Чеченца обернуться и отскочить, ударившись лишь о бок автомобиля, норовившего наскочить прямо на него.
Пьяный, что ли — пронеслось в его мозгу, пока он собирался с силами, чтобы подняться на ноги. Но пьяным водитель определенно не был.
Тот, кто находился за рулем, несомненно, явился по его, Юркину душу. Развернув автомобиль, он рванул прямо на него. Чеченец прыгнул на капот, перекатился через него и благополучно приземлился на асфальт.
Послышались крики. Бабульки горланили на всю улицу, перепуганные до смерти:
— Люди добрые, убивают!
Кого убивают! Не их же! Чего, спрашивается орать? Чеченец раздраженно выплюнул сломанный при падении зуб и начал ползти к дереву — как-никак, хиленькое, а спасение. Вряд ли нападавший собирался «целоваться» передком с внушительным тополем.
Однако наездов больше не было. Неизвестный автомобиль, сдав назад, развернулся и скрылся в темноте улиц — не главных, оттого скудно освещенных. Чеченец мысленно перекрестился и начал подниматься. Отовсюду вдруг потянулись заботливые руки, помогавшие встать. Бабулька с пекинесом на проводке довольно громко возмущалась.
— Это что ж делается! Вот так просто наехать на человека. Он же убить хотел. Даром, что калека.
— Развлекаются, тварюги проклятые. Спорт устроили. В милицию надо звонить. Я номерочек-то запомнила! — ответила ее спутница.
— Не надо в милицию, — попросил Чеченец, — Я в порядке.
Но его никто не слушал. Вызвали и милицию, и «Скорую», которая, по мнению Чеченца, больше требовалась не на шутку разошедшейся старушке, затянувшей бесконечную лекцию о том, какая нынче молодежь.
На шум из дома выбежала Настя. Обняв брата, она прижалась к нему изо всех сил и заплакала.
— Не бросай меня, Юрка, не надо.
Он вроде и не собирался уходить. Впрочем, Чеченец прекрасно понял, что имела в виду сестра. Два одиночества сошлись в одном — теперь друг без друга тяжело. Даром, что мать есть, жених, старший брат…
Не главное, что по жизни кто-то есть. Главное, кто душой с тобой рядом.
Ребята из милиции записали его показания на бумаге, он расписался. Хотя, что он там видел. Он больше прыгал, увиливая от удара. Мог назвать марку машины, цвет. Лицо водителя рассмотреть не успел. Номера тоже.
А вот старушки оказались проворнее. Не только номера запомнили, но еще и описали водителя: мужчина, рыжий, глаза злые. Как они глаза увидели, Чеченец не мог взять в толк. Темно ж было, да и стояли бабки довольно далеко. Видать, фантазия подработать решила — мало ей стало сериальных забот.
Наутро Чеченцу пришлось топать в РОВД, рассказывать Гришке Клеверу как, что, где и почем. Тот остался весьма недоволен тем, что он опять не разглядел преступника. Ну не виноват же он, что обстоятельства так сложились. Не видел. Не сможет четко описать.
К обеду оперативники «пробили» номера машины — оказалось, хозяин с утра объявил ее в розыск. Вечером, мол, угнали. Но Гришка Клевер почему-то не захотел ему верить и потребовал явиться в отдел для опознания.
Чеченца привели в маленькую темную комнатку с большим односторонним стеклом, сквозь которое была видна другое, более светлое помещение. Там выстроили рядом пять человек, включая и хозяина злополучной машины. Чеченец внимательно смотрел в лицо каждому из них, однако не встретил ни одного сколько-нибудь знакомого.
Старушка, что явилась для опознания, тоже не смогла никого узнать. Охала, ахала, потом заявила, что зрение у нее плохое и понять, кто из них преступник, она не может.
Гришка Клевер покачал головой и отпустил всех. Бестолковые нынче люди пошли. Ничего не видят, не соображают.
«А ведь Чеченца теперь охранять надо» — промелькнуло у него в голове.
Квасин тоже согласился, что к Чеченцу неплохо бы кого-нибудь приставить — вдруг их недоброжелательный друг вернется довершить начатое. Дело становилось все запутанней и запутанней. Ничего не было ясно. Да и людей не хватало. Какая уж тут охрана для уличного бродяги.
— А ты попроси коллег своих новоиспеченных. Тубольцева со Златаревым. Может, помогут. Давно что-то их не видно, — заметил Квасин.
— Работают люди, — процедил сквозь зубы Клевер.
— А ты, стало быть не работаешь? Ваньку гоняешь?
— Я, Леонид Сергеевич, не работаю. Я пашу, как лошадь, денно и нощно, не смыкая глаз. Пора бы уже и нам выдавать молоко за вредность.
— Но-но, не кипятись, Гриша. Бывали времена и похуже.
